«Хроники русской революции»: о чем думали и спорили герои сериала и их прототипы — разбираем эпоху

Александр Акулиничев

Журналист, литературный и кинокритик, главный редактор сайта Psychologies.ru, автор телеграм-канала «Вижу, слышу, пишу»

Шестнадцатисерийный фильм Андрея Кончаловского, премьера которого состоится на START 10 октября, охватывает два бурных десятилетия российской истории — с 1905-го по середину 1920-х годов. В какой культурной среде жили герои сериала, что занимало их умы и определяло действия? Не претендуя на всеохватность, разбираем ключевые черты этого исторического периода*.

Литература: традиция vs радикальная новация

На заре русских революций еще жив был величайший из классиков — Лев Толстой. Причем его слава простиралась далеко за пределы Российской империи: как мы узнали спустя десятилетия, писателя номинировали на Нобелевскую премию по литературе пять лет подряд, с 1902 по 1906 год. Последний роман Толстого, «Воскресение», законченный в 1899-м, определил и тот круг тем, который будет занимать людей, прямо или косвенно причастных к революции:

виновата ли аристократия в бедственном положении «простого люда»;
как искоренить социальную несправедливость и построить более равноправное общество;
может ли «человек улицы» стать источником преобразований и общественных свершений.

Романом восторгался Максим Горький, которого тоже ценили за рубежом и четырежды номинировали на Нобелевку (пусть и много позже, в 1920–1930-х годах), а его пьеса «На дне» с успехом шла по всей Европе. Она, с одной стороны, поддержала французское течение натурализма с его неприкрытой правдой о жизни низов, а с другой — выросла из толстовского «Воскресения» и в чем-то полемизировала с ним.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Горький в сериале (Евгений Смирнов) играет роль одного из идеологов перемен — и, как сказали бы сегодня, «прачечной» для тех, кто финансирует революцию. По сути, писатель выступает не очень заметным, но важным винтиком этого молоха — что вполне соответствует тому месту, которое литература как таковая занимала в политических процессах начала XX века.

В тени Льва Николаевича пребывала в те годы вся русская литература, пусть даже в последние 10 лет жизни великий старец не создал новых больших произведений. Какой прозаический текст первой четверти XX века ни возьми — его можно назвать в той или иной степени полемикой с Толстым:

«Рассказ о семи повешенных» Андреева продолжает размышления о смысле жизни и страхе смерти, начатые «Смертью Ивана Ильича»;
«Гранатовый браслет» и «Поединок» Куприна протягивают к современности мотивы из «Севастопольских рассказов» и «Анны Карениной»;
бестселлер своего времени «Мелкий бес» Сологуба использует типично толстовское срывание масок с благополучных обывателей.

Этот ряд может быть очень длинным, но общий вывод простой: проза Российской империи уходила вглубь социальных и личностных проблем, раскапывая все то, что наметили классики. Конечно же, героями сериала «Хроники русской революции» стали и писатели — больше всего экранного времени у Горького, но и мелькающий в ресторане в одном из первых эпизодов Куприн тоже сыграл свою роль в политических процессах.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Радикальное обновление случилось в поэтическом искусстве. Начиная с символизма, один за другим появились многочисленные «измы», самым революционным из которых — во всех смыслах — стал футуризм во главе с Владимиром Маяковским. Восторгаясь технологическим обновлением и грядущим в целом, футуристы зазвучали в 1910-е годы в унисон с революционными лозунгами и, в конце концов, большевиками. Поэзия завоевала право быть социальной, призывной и даже политизированной — в духе времени.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Искусство: бурление, бум и бурлеск

То, что происходило в изобразительном искусстве, театре, балете, музыке в первой четверти XX века, называли революцией сразу, еще до того, как эти десятилетия стали революционными в политическом смысле. Художники были настоящими звездами и влияли на мировосприятие тех, кто мечтал преобразовать Россию, но они же — люди искусства — вольно или невольно вбивали клинья в ту идеологическую трещину, что разверзлась еще в прошлом столетии.

Противостояние западников и славянофилов, определявшее большую часть XIX века, в новом столетии переросло в борьбу новаторов с традиционалистами. Первые полагали, что классическое искусство зашло в тупик и европейские идеи (в случае с живописью преимущественно французские) могут придать мощный творческий импульс русским гениям. Так родились и авангардные произведения Шагала, Петрова-Водкина, Кандинского, Малевича, и намного более понятные, но не менее смелые работы Серова, Коровина, Кустодиева.

«Поперечная линия» (1923), Василий Кандинский. Источник: «Культура.РФ»

Традиционалисты были убеждены, что даже изобретение фотографии не угрожает реалистическому искусству и подлинное творчество в том, чтобы воссоздавать природу, человека и быт на полотне. Но даже лидеры этой идеологической волны — например, Репин, на финляндской даче которого общались и опылялись друг об друга самые разные люди, включая героев «Хроник русской революции», — все равно испытывали влияние новых художественных течений. Нет-нет да и в их картинах появлялись импрессионистские штришки.

Перемены происходили и в театре: именно к этой эпохе относится становление драматургической школы Станиславского и Немировича-Данченко. Искусство режиссуры и актерской игры совершило качественный профессиональный скачок, и это почувствовали даже люди, от театра далекие. Посещать Александринку и МХАТ стало модным не только среди дворян, но и в кругах, прежде пересекавшихся редко: так, на одном спектакле в один вечер могли оказаться председатель совета министров Столыпин и революционер-анархист Богров — с трагическими последствиями для первого.

На фантастический уровень вышел и балет, который превратился в дорогой товар культурного экспорта: дягилевские «Русские сезоны» с 1908 по 1921 год гремели по всему свету. Труппа Сергея Дягилева сделала для рекламы русского искусства, и далеко не только балетного, больше, чем любой императорский чиновник: мода на все русское распространялась и на книги, и на картины, и на музыку.

О балете говорили и в скандальном контексте: Матильда Кшесинская (в сериале ее играет Ольга Лерман) встречалась с цесаревичем Николаем Александровичем еще до его восшествия на престол, но слухи об их связи продолжали курсировать и гораздо позже.

Начался и бум кинематографа — правда, русские фильмы не успели стать международными блокбастерами, поскольку кино на заре своего существования считалось продукцией однодневной и не особенно ценной. Русский кинематограф начался с «Понизовой вольницы» (1908), экранизации истории Степана Разина, хотя первые съемки на территории страны прошли еще десятилетием раньше — во время коронации императора Николая II. Среди хитов эпохи — киновоплощения произведений Льва Толстого («Живой труп», 1911), Александра Пушкина («Пиковая дама», 1916) и исторические боевики («Оборона Севастополя», 1911).

«Понизовая вольница» (1908)

Как и в Европе, процветали на заре XX века цирки, балаганы и кафешантаны — из такого барного формата выросли многие поэтические школы Серебряного века. Параллельно с искусством элитарным (театр, балет), которое, впрочем, тоже становилось все более доступным широкой публике, развивалось и искусство массовое — которое позже, уже в следующую эпоху, по косточкам разберут Хосе Ортега-и-Гассет («Восстание масс») и Зигфрид Кракауэр («Орнамент массы»).

Философия и психология: все относительно

Массового человека и человека толпы, чьими руками и чьей кровью были сделаны десятки революций и гражданских войн XX–XXI веков, изучать начали еще до 1917-го или даже 1905-го. Ленин, Троцкий, а равно и прочие мыслители революционного толка, не просто прочли, а досконально исследовали труд Гюстава Лебона «Психология народов и масс» (1895), в котором впервые с научной точки зрения были описаны паттерны поведения людей в группах и те, кто становится их вожаками.

Не лишенная характерного для своей эпохи расового предубеждения, книга Лебона предопределила ход мысли многочисленных последователей — например, провозгласившего «закат Европы» Освальда Шпенглера, которым зачитывались после Первой мировой самые разные и не всегда приятные люди. Само разделение общества на ведомую толпу, чернь, безликую массу и ярких лидеров, вождей, идеологов оказалось сколь простым для понимания, столь и опасным. По сути оно допускало возможность использования человека как средства для достижения целей (политических, экономических, идеологических) и разрешало революции и террор ради будущего блага.

Быть может, бомбист Лютер из сериала Андрея Кончаловского и не читал никакого Лебона, но под влиянием этой страшной упрощающей парадигмы определенно находился.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Расистская теория в начале XX века прельщала многих, в том числе чертовски неглупых людей, тем, что задавала какую-никакую понятную иерархию, объясняла мир через определенное лекало. Высшая раса и низшая, серая масса и голубая кровь, жертва манипуляций и человек мыслящий — все понятно. Достижения науки и мысли рубежа столетий, напротив, доказывали лишь одно: мы этот мир не понимаем совсем, а разобраться успели в отдельных крупицах знаний.

Наибольшим потрясением в этом плане стала теория относительности Альберта Эйнштейна (1905). Пусть мало кто смог вникнуть в каждую ее деталь, одну идею себе забрали все мыслящие люди: мы не можем верить примерно никаким устоявшимся представлениям о действительности. Все, вплоть до законов физики и нашей же личности, иллюзорно.

За иллюзорность наших представлений о личности в ту эпоху отвечали Анри Бергсон (доказавший, что память наша скорее генерирует новые воспоминания, нежели сохраняет подлинные события) и Зигмунд Фрейд (чье влияние на культуру и мышление последующих 125 лет невозможно переоценить). Оказывается, даже наша голова нас разводит — и это недоверие, лишь на первый взгляд парадоксальное, приводит к взлету оккультизма и квазирелигий. Раз уж нечего верить собственному котелку, кто знает, не может ли быть правдой загробная жизнь или какой-нибудь древний заговор?

В начале XX века по всему миру, включая Россию, расцвели буйным цветом многочисленные культы, магические практики и секты. Спиритические сеансы вошли в моду в качестве салонного развлечения вроде современных квизов или настольных игр, а мистические учения Елены Блаватской и Алистера Кроули нашли — без преувеличения — миллионы последователей. Неудивительно, что в такой атмосфере слухи о сверхъестественных способностях Григория Распутина легко принимались на веру всеми, от крестьянина до царя.

Распутина в «Хрониках русской революции» играет Максим Колесниченко, и ему удалось придать этому образу что-то трикстерно-амбивалентное: старец Григорий, погруженный в алкогольный туман и одновременно невероятно проницательный, вызывает и ужас, и сочувствие.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Быт и технологии: ускорение, упрощение, укрощение

«Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей! Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!» — выкрикивал свои колючие неологизмы Игорь Северянин в стихотворении «Увертюра» (1915), подчеркивая и скорость, и шум эпохи. Дмитрий Лихачев, родившийся в 1906-м, вспоминая детство, обращал внимание именно на то, как трансформировались звуки Петрограда-Ленинграда: цокот копыт по булыжникам сменился грохотом трамваев, гулом двигателей «Руссо-Балтов» и иномарок и от прежней аудиоатмосферы столицы быстро не осталось и следа.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Технологии развивались так стремительно, что одному поколению не удавалось даже осмыслить масштаб перемен. Ровесник Ленина, родившийся в 1870-м, если и ходил школу, то по немощеным улицам мимо одно- и двухэтажных деревянных домиков, а в зрелом возрасте оказался в мире асфальта, автомобилей, кинематографа и авиации. Неудивительно, что от перемен у кого-то кружилась голова, кто-то принимался боготворить прошлое, умышленно архаизироваться — но кто-то, как Северянин, Маяковский и их итальянский коллега-футурист Маринетти, восхищался переменами и предавался неомании.

Царский Манифест 17 октября 1905 года приоткрыл дверь свободе слова — и благодаря новым технологиям массовой печати возможность выпускать собственную газету появилась у любого, кто наскребет по сусекам хотя бы десяток тысяч рублей. Тиражи в полмиллиона — новая норма для прессы тех лет. О влиянии на такую массу людей мечтал любой идеолог — неудивительно, что «проспавший» январскую революцию 1905-го Владимир Ленин (Евгений Ткачук) решает вернуться в Россию сразу после манифеста.

«Хроники русской революции» (сериал, 2025)

Пожалуй, главные технологические новшества, преобразившие жизнь людей и повлиявшие на ход истории России, — это:

телефон, телеграф и радио: никогда прежде коммуникация не была такой быстрой;
кинематограф: документальное кино впервые дало людям наглядную картинку жизни по всей империи, включая роскошества придворных и нищету в глубинке;
массовая печать журналов, газет и учебников: возросший уровень грамотности побудил многих жителей империи разбираться в том, что происходит вокруг, и мечтать о лучшей жизни — и не всегда эти люди обладали выдающимся интеллектом и этикой;
вооружение: легкие револьверы, винтовки, динамит — увы, орудия убийства всегда в авангарде изобретений.

Даже самым упрямым ретроградам, луддитам и монархистам к началу 1900-х годов стало очевидно, что продолжать жить по-прежнему нельзя: мир изменился, в том числе в бытовом плане, и управлять страной по-старому не получится. Уже в первых сериях «Хроник русской революции» мы видим, как об этом размышляют буквально все — от государственных мужей вроде Сергея Витте до священников вроде Георгия Гапона. А вот почему из всего множества идей, как жить по-новому, победу одержала именно большевистская, зрителям фильма еще предстоит разобраться.

* В материале упоминаются фильмы и сериалы с рейтингом 18+.