Как режиссеры переносят греческую мифологию в современность

Существуют разные версии того, сколько вообще бывает сюжетов. Исследователь Жорж Польти пришел к выводу, что их 36, а писатель Хорхе Борхес веком позднее насчитал всего четыре: осада города, возвращение домой, поиск, смерть Бога.

Корни всех этих сюжетов так или иначе опираются на мифы народов мира. Почти любую фабулу современного фильма или сериала можно отыскать среди древнегреческих трагедий, в клинописных строках «Эпоса о Гильгамеше» или в парвах «Махабхараты». Параллели с такой литературой зачастую бывают косвенными и бессознательными, но некоторые авторы все же напрямую обращаются к мифологемам.

Одним из таких авторов стал греческий режиссер Йоргос Лантимос. Он начинал свои киноэксперименты с пугающих и бескомпромиссных короткометражек, которые снимал на родине, в Греции. Позже постановщик перешел и на полный метр.

Самым ярким фильмом раннего творческого периода Лантимоса стал «Клык» — жесткая сатира на современные методы воспитания. В центре сюжета семья, отделенная от внешнего мира высоким забором. Дети в ней подчиняются странным правилам и используют выдуманные понятия вместо слов. Родители изобретают для своих чад невозможный обряд инициации: дом может покинуть тот, у кого выпадет клык.

Прямую отсылку к греческой мифологии автор не закладывал, однако своеобразные обряды детей напоминают традиции предсказательниц-пифий. Они говорили так, что их слова невозможно было однозначно интерпретировать, и вдыхали дурманящие пары, из-за которых поведение казалось странным.

После номинации на «Оскар» за «Клык» Лантимос создал картину «Лобстер», в которой снимались уже голливудские звезды — Рэйчел Вайс, Колин Фаррелл и Оливия Колман. В фильме угадываются мифы о Зевсе и его многочисленных превращениях в животных ради любовных утех. Олимпиец перевоплощался то в быка, то в лебедя, то в орла. В «Лобстере» герои становятся животными, если им не удается найти себе пару за время проживания в специальном отеле для одиночек.

Самым ярким примером вплетения мифологических мотивов в ткань повествования становится «Убийство священного оленя», где в самом названии заложена отсылка к трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде». Античная история рассказывает о дочери царя Агамемнона, которую отец из-за убийства священной лани должен принести в жертву богине Артемиде, иначе греческие корабли не смогут прибыть на войну в Трою.

Лантимос же в своем фильме рассказывает о хирурге, который допустил ошибку во время операции и убил человека. Теперь врач должен принести в жертву одного из собственных детей, иначе погибнут оба.

Отсылки к мифам существуют для вариативности трактовок произведения. Как провозгласил еще критик Ролан Барт, зритель имеет право на любую интерпретацию. Когда монтажная точка поставлена, а фильм запущен на большом экране, автор «умирает», что дает нам возможность пересобрать высказывание. Связь с мифологией позволяет на основе знакомых образов вычленить новый смысл и достроить незавершенное предложение создателя.

Например, «Убийство священного оленя» заканчивается смертью одного из детей главного героя, мы не знаем, что будет дальше. Однако нам известна судьба Агамемнона: по возвращении с Троянской войны он умрет от рук своей жены, которая не простит его за гибель дочери и за измены. Подобный финал можно рассмотреть и как один из вариантов для персонажей Лантимоса.

К мифологии обращается и итальянский режиссер Аличе Рорвахер. В своем последнем фильме «Химера» она отсылает к истории об Орфее и Эвридике.

Согласно мифу, после смерти Эвридики ее муж Орфей отправился за любимой в царство мертвых. Бог Аид был поражен умением мужчины играть на арфе, поэтому разрешил ему забрать жену в мир живых. Но при одном условии: пока супруги не выйдут из подземного царства, мужу нельзя оглядываться на любимую. Орфей не смог удержаться и посмотрел на Эвридику, испугавшись, что она отстала. Но стоило ему бросить на нее взгляд, как она тут же растворилась в загробном мире навсегда.

Главный герой картины умеет лучше всех искать клады, потому что ощущает мертвых. Но вернуть из загробного мира возлюбленную ему не удается, — наверное, потому что он не переставал на нее оглядываться. Зато девушка догадывается кинуть ему клубок, словно Ариадна, чтобы он все-таки ее отыскал.

В фильме много и других отсылок к греческой мифологии: и мотивы жертвоприношений в виде сокровищ, и завистливые сестры, словно проклятые Афиной, и девушка с детьми, гонимая, подобно Ио. Этими средствами режиссер выводит архетипы на уровень сказки, представляя их в преломленном свете. Картина показывает, почему Орфей не мог не обернуться к возлюбленной, что ждет расхитителей сокровищниц и как выживают те, кого оставили боги.

«Медея» Александра Зельдовича прямо экранизирует трагедию Еврипида, перенося действие в современность. В оригинале Ясон, муж колдуньи Медеи, ради которого она убила родного брата, решает бросить ее из-за другой царевны. За это супруга сжигает соперницу и убивает своих же детей от Ясона, чтобы отомстить ему.

Современная Медея (Тинатин Далакишвили), как и в оригинальной истории, — настоящая волшебница (вернее, ученый-химик), способная на все ради любви и готовая уничтожить целый мир, пылая от ненависти и страсти. Режиссер показывает нам другую Медею — не обезумевшую от горя и возжелавшую мести неверному супругу, а страстную женщину, страдающую от нелюбви, сияющую и блистающую, гонимую и обездоленную. Героиня многогранна, ей хочется сопереживать, ее можно ненавидеть, и от этого неизбежный финал становится только страшнее.

В картине «Наследник» режиссер Ксавье Легран обращается к «Орестее» Эсхила. Главный герой, кутюрье Элиас (Марк-Андре Гронден), отправляется на малую родину после смерти отца. Мать персонажа, подобно Клитемнестре, давно живет счастливо с братом своего мужа, но ее сыну предстоит разобраться с мрачным наследием. Словно гонимый эриниями, он теряет рассудок, когда сталкивается со страшной правдой о родителе. Легран переосмысляет историю взаимоотношений Ореста и Агамемнона, предлагая образ обездоленной Немезиды, проклявшей род Элиаса за грехи его отца.

Михаэль Ханеке, возможно, не задумывал отсылку к мифологии, однако она считывается на чувственном уровне. Герои его драмы «Любовь» напоминают архетипических персонажей Филемона и Бавкиду — семейную пару, прожившую вместе много десятилетий. Согласно мифу, к ним домой однажды пришли боги в человеческом обличии и их встретили как дорогих гостей. Праздных небожителей поразила преданность и любовь Филемона и Бавкиды друг к другу. За это всесильные превратили супругов в деревья, цветущие возле храма, чтобы пара жила вечно, не расставаясь.

В картине Ханеке мы тоже видим бесконечную нежность и заботу героев, проживших вместе больше полувека. Однако им вечная жизнь не суждена: нет больше богов, которые могли бы предложить такой подарок. Поэтому персонажам приходится принять неизбежное угасание.

Похожую параллель можно провести между фильмом Алексея Германа — младшего «Бумажный солдат» и мифом об уже упомянутом Ясоне. Даня (Мераб Нинидзе) тоже в какой-то степени аргонавт, но он готовит не корабль к плаванию, а космонавтов, которые должны бороздить просторы неизведанного. Как и Ясон, персонаж ленты разрывается между двумя женщинами и уповает на судьбу. Вокруг него так же полыхает мир, терзаемый не указами царей, но линией партии. Мифологическое сравнение придает Дане героизма, а его жене Нине (Чулпан Хаматова), преданной мужем, — трагичности.

Картина «Край надломленной луны» Светланы Самошиной рассказывает о взаимоотношениях матери и ее дочерей. Казалось бы, такого сосредоточения женских персонажей у древнегреческих авторов быть не могло, разве что в комедии «Лисистрата». Однако в драме Самошиной три женщины оказываются в заточении в маленьком деревянном доме, почти как героини трагедии Еврипида «Троянки», где в плен к ахейцам попадают царица Гекуба, ее дочь Кассандра и невестка Андромаха.

Произведения объединяет и то, как по-разному героини разных поколений переживают свои трагедии, как взаимодействуют друг с другом — обвиняя и ссорясь, однако в конце сближаясь, чтобы справиться с общими печалями.

Мифы народов мира часто перекликаются, во многих из них есть двойники и общие мотивы, так как истории состоят из архетипов. Поэтому проводить параллели между ними вполне возможно.

Действие шокирующего «Солнцестояния» Ари Астера происходит в шведской деревне. Однако похожая традиция отмечать день летнего солнцестояния была и у славянских народов, и у зороастрийцев, и у эллинов. Например, в хорроре Астера во время праздника выбирают королеву мая. Во времена крито-микенской цивилизации, согласно исследованиям, среди юношей похожим образом избирался царь-жрец. После прохождения обряда инициации он должен был убить предыдущего носителя титула. Завершалось это празднество другими жертвоприношениями, возлияниями, а также сексуальными практиками.

Исландский нью-хоррор «Агнец» Вальдимара Йоханнссона основан на скандинавской мифологии. По сюжету в бездетной семье фермеров рождается необычный младенец — наполовину человек, наполовину ягненок. В греческих легендах тоже было подобное существо — бог пастушества Пан, но его происхождение было не инфернальным, как у Йоханнссона. Он, наоборот, создание комическое, которое часто появлялось на праздниках и торжествах как у олимпийцев, так и у смертных.

В «Агнце», помимо дитя-ягненка Ады, мы видим и ее отца, напоминающего Минотавра — могущественное чудовище с туловищем человека и головой зверя. Такая смесь хтонического и реального вызывает ужас, как и планировал автор.

«Юрьев день» Кирилла Серебренникова по сценарию Юрия Арабова тоже насыщен странными и страшными событиями, мотивами двойничества и русской хтони. В центре сюжета оказывается оперная певица Любовь (Ксения Раппопорт), которая перед эмиграцией приезжает с сыном на малую родину, чтобы попрощаться. Но ребенок внезапно исчезает, а мать вне себя от горя рушит собственную жизнь, принося себя в жертву родному городу.

Страдания главной героини напоминают легенду о Лаокооне, потерявшем сыновей из-за гнева богов. Когда морские змеи душили его детей, он не мог ничем им помочь, а его горе было невыносимым.

Греческие мифы и трагедии часто становятся даже не столько источниками вдохновения, сколько точками опоры для режиссеров и сценаристов. Почти любой сюжет из мифологии легко перекладывается на современный лад, чем и пользуются авторы — осознанно или бессознательно. В древних легендах сокрыты глубинные смыслы, которые мы понимаем даже спустя тысячелетия, оправдываем или обвиняем героев, примеряем их жизни на себя и все еще верим, что можем переиграть судьбу.