«В работе пытался понять, кто я»: экзистенциальное интервью о кино с Даниилом Воробьевым

После армии я уже точно знал, что буду актером. Или это ощущение всегда было со мной. Наверное, все, что я сейчас скажу, будет интерпретацией воспоминаний из моей текущей точки развития. Интересно, как меняется со временем отношение к прошлым событиям собственного пути. Сознание подкрашивает, деформирует, обсыпает, оправдывает, исправляет ошибки, сглаживает боль, добавляет исключительности. Как мы все хотим прозвучать в вечности. Как мы все сожалеем, что нас уже нет. Как мы все по-детски отчаянно цепляемся за жизнь. Как мы все хотим быть примером для будущих поколений.

Этот период и сейчас не заканчивается, но амплуа — это последнее, о чем я думаю. Всегда важнее были мои личные вопросы, психологические проблемы, духовные тупики и прозрения, которые меня поразили. Единственное, что я пытался понять в работе, — кто я.

И я знаю, что не одинок в этом поиске. Поэтому мне всегда хотелось поделиться с людьми, сообщить, что мы похожи. Роли, сценарии, само кино — удивительная площадка для превращения повседневности в художественное произведение, которое дарит надежду на светлое, чистое и высокое. Поэтому я нахожу своих персонажей и характеры, соизмеряясь с актуальной внутренней проблемой или победой. Я разрешаю личные вопросы, а образы, которые получаются, — следствие этого процесса. Логический выбор амплуа или разделение на отрицательное или положительное совершенно не работают. Сам путь подсказывает и выстраивает стратегию. Меня там нет.

Отсутствием языка! И диким желанием быть понятым и услышанным. Степенью ответственности, стремлением находиться на высоком культурном уровне. Ведь я для них представитель русской актерской школы. Была жажда развеять этот нелепый миф «водка, балалайка, медведь, дороги». Мы не второй сорт, и русский в европейском или голливудском кино — это необязательно топорный мафиози, проворачивающий темные дела.

А потом вся эта закомплексованность испарилась и осталось чистое творчество. И у нас, и за рубежом есть люди, которые созидают и получают от этого удовольствие, а есть те, кто мучается в процессе. Где-то еда лучше, где-то чуть хуже. Но я занимаюсь профессией и не хочу никому ничего доказывать, соответствовать кому-то. Мы абсолютно самобытны и уникальны, у нас мощнейшее культурное наследие, которое не требует подтверждения извне.

Первый сезон сериала «В клетке», который снял Артем Аксененко. Этот проект подтвердил, что система создания художественного образа, которую я выстраивал, работает! И что есть в профессиональном поле игроки, которые слышат меня и готовы к очень смелому взаимодействию.

Это как духовный опыт, который если случается, то обратного пути нет, он уже часть меня. Турбулентность присутствует только поначалу, когда я протаптываю внутреннее пространство, исследую пластику, пробую почувствовать атмосферу персонажа. Я давно перестал думать, что все знаю. Каждый раз — джазовая импровизация, эквилибристика, интуитивное продвижение по незнакомому лесу. Короче говоря, схемы нет, но в этом и есть схема.

Все твои персонажи очень эксцентричны. Что ты забираешь от каждого из них? Например, от Юрия Смирнова из «Грома» или от Владислава из « Жить жизнь»?

Ничего, кроме процесса создания. Ведь это и есть чистое золото. Нет ничего, кроме процесса, как нет ничего основательнее самой жизни. Представляете, несколько десятков параллельно плывущих судеб совмещаются каким-то образом в одной точке, чтобы создать альтернативную реальность — кино! Уникальная встреча. А в космических масштабах — вообще чудо. Это возможность, а не испытание (смеется). Я бесконечно благодарен судьбе и пути, что у меня есть возможность проявляться в разных вселенных.

Мой герой из числа тех людей, которые в разгар пандемии находятся в зоне риска и остаются здоровыми и невредимыми. Чего не скажешь обо мне: я попал в 22-дневный ад со скачками температуры, капельницами, поражением легких. Но было там кое-что действительно интересное. Это был конец второй недели, как я находился в полуобморочном состоянии. Помню, что устал бороться за жизнь. Я будто затылком прикоснулся к теплой темной воде, глубину которой не знаю. Мой уход туда был бы не стечением внешних обстоятельств и состояния здоровья, а скорее сознательным шагом. Возможно, то, что мы называем трагическим уходом, — добровольный выбор человека. Я выбрал, как ты понимаешь, не погружаться в воду.

Слово пущенное — уже дело! Скорее всего, я бы писал, в том числе сказки. Потом бы читал их своей дочери, маленькой девочке Эльзе Лиле. Тем более  столько историй накопилось внутри.

У вас с Евгением Ткачуком уже десять лет есть написанный сценарий-триптих. Какого момента ты ждешь, чтобы попробовать себя в режиссерском деле?

У меня складывается впечатление, что мы с Женей просто дожидаемся, пока рак на горе свистнет. Причем за время нашей многолетней дружбы это происходило не раз (смеется). Для режиссуры нужен случай!