«Главное — слушать сердце»: интервью с режиссером «Кошки» и «Прямого эфира» Кареном Оганесяном

Ольга Чередниченко

Редактор

В мае на START сразу две премьеры неутомимого Карена Оганесяна. Это камерный триллер «Прямой эфир» и детективный сериал «Кошка». Мы спросили у режиссера, есть ли что-то святое у зумеров, как жить людям с необратимыми психологическими травмами и какова формула зрелищного кино.

Судя по «Кошке», «Прямому эфиру» и другим работам, подбор локаций — одно из ваших любимых занятий. На что вы ориентируетесь при выборе?

Место действия — один из героев истории. Нужная локация помогает раскрыться происходящему, делает сцены более выразительными. Она должна завлечь зрителя в сюжет. Город задает атмосферу и характер картины. Поэтому я много езжу и очень тщательно выбираю натуру.

Даргавс в Северной Осетии, где снимали «Прямой эфир», — место со странной энергетикой. В течение дня сильно меняется погода, как будто духи людей, которые там захоронены, не успокоились. Мы решили, что эта локация очень поможет истории «Прямого эфира». Калининград в «Кошке» тоже неслучаен: мне показалось, что такой северный город с холодным морем идеально передает внутренний мир героини.

Какие еще режиссерские задачи вы любите решать, а какие не очень?

Многое режиссеру надо делать, но всё с любовью. Бесчисленное количество раз, например, приходится пересматривать монтаж: после музыки, после цветокоррекции… Да, наверное, я больше всего не люблю постпродакшен.

Стараюсь брать проекты, которые не знаю, как снимать. Если наперед знаю, как это делать, мне неинтересно. Я люблю зрительское кино. Для меня самый важный критерий в сценарии, когда история делит жизнь героя на до и после. Чтобы через год или два снимать кино, которое хочешь ты, пиши его уже сейчас.

Почему вам захотелось снять кино о пропавших детях?

Знаете, я наткнулся на статистику, сколько пропадает детей, и она меня очень удивила. Сотни тысяч в год в мире — невероятно большое количество. Самое ужасное, если в первый день не подключатся волонтеры и спецслужбы, очень тяжело потом кого-то найти. Меня это дико насторожило, и я подумал, что хочу рассказать про это. Кроме того, очень много людей после похищений и изнасилований не заявляют в полицию. Боятся это делать и дальше живут с травмами, которые потом выливаются во что-то нехорошее.

Давно не было такой страшной истории, которую хотелось бы рассказать: одно и то же событие повело героинь разными дорогами и их судьбы потом пересеклись. Вопрос только, как пережитое мешает или, наоборот, помогает им. Про это история «Кошки».

Психотерапевты говорят: есть травмы, которые невозможно исцелить полностью. У многих героев «Кошки» внутри как раз такие необратимые разрушения. Но что им с этим делать? Как жить дальше?

Мы не можем отвечать за всё, что вокруг нас случается. А вот события внутри зависят исключительно от того, как мы к ним относимся. Мне кажется, у людей так повелось, что работа с психологом, детскими травмами обязательно означает что-то плохое. Но у каждого есть свои травмы, и нехотя ты их в детстве получил от родителей, школы, места, где жил. Научиться с травмами жить, попытаться их проработать — большой каждодневный труд. Не все умеют это делать, не все знают, что это возможно.

Говорят, есть режиссеры, которые проблемы вскрывают, а есть те, кто показывает решения. Какой метод у вас?

Если я, Карен Оганесян, скажу, что проблему можно решить вот так, это совсем не значит, что мой ответ подойдет другому человеку. Я вправе только поделиться своим жизненным опытом. Я стараюсь осторожно предлагать решения не только в кино, но и в жизни. Для меня главная задача в кино — поднять проблему, о которой должен задуматься каждый зритель.

Например, история в «Я остаюсь» о том, что ничего не надо в жизни откладывать, нужно делать всё, что ты обещал жене, детям и так далее. Я снял кино, фильм вышел, в нем нет решения. Только поднял проблему: жизнь коротка, в любой момент она может закончиться. Если вы пообещали сходить с детьми в зоопарк, не откладывайте это. Мне написала потом девушка: «Спасибо за „Я остаюсь“, мы посмотрели с родителями. Мама смеялась и плакала вместе со мной, а папа грустно сидел. В итоге после сеанса он предложил поехать и купить люстру, которую маме давно обещал, и шкаф для меня. А потом всю ночь своими руками собирал. Спасибо за ваше кино». Если у меня так получилось сделать хотя бы с одним зрителем после просмотра, значит, не зря мы снимаем кино.

Вы правда считаете, что у зумеров нет ничего святого с их соцсетями и стримингами?

Естественно, не у всех. Но я видел запись, как молодой человек берет икону, идет в туалет, писает на нее, а потом целует и что-то просит у Бога. Мне нужно думать, что есть что-то святое в его жизни? А я говорю о реальном человеке (20-летнем Станиславе Базарове, известном как Стасик Кудрявый. — Прим. ред.), которого арестовали за два дня до выхода «Прямого эфира». Но есть много людей, ведущих стримы, делающих добрые дела, они помогают фондам, детям.

Мы же рассказываем историю про конкретного человека, у которого нет ничего святого. Но это не значит, что у других нет. Просто мне кажется, что подобного хайпа стало очень много, люди хотят на этом в какие-то топы выходить. Я считаю, что уже наступил перебор. К сожалению, есть последователи этих дураков.

Как вы сами формулируете основные черты характера блогера Егора? Я об отсутствии человечности, цинизме.

Хотелось сделать такого персонажа, чтобы все мечтали его убить. Этот эффект я получил. Верю ли я, что он выполнил бы свое обещание? В жизни — нет, честно скажу. Но тот поворот в конце я сделал просто для себя, понимая: если этот урок Егора не изменит, то уже ничего не поможет. В глубине души хочется верить, что даже такой конченый человек может измениться.

«Прямой эфир» — многослойная картина. В том числе и о феномене зрелища. В чем, по-вашему, его секрет?

Кино может быть дико зрелищным, но без смысла, и никакие спецэффекты не помогут. Лучший спецэффект — это лицо думающего артиста. Так говорит Владимир Машков, и я с ним согласен. Поэтому основное в любом зрелище — драматургия. Если ее нет в экшене, то это просто нарезка, которая не будоражит. Например, в «Игре на выживание» люди попадают в колбу с водой, у них целая драма, как из нее выйти: кто кому поможет или, наоборот, помешает.

То же самое и в «Прямом эфире». После показа вышла Сусанна Альперина (Российский журналист, программный директор фестиваля Originals+. — Прим. ред.) и сказала, что всё время, которое герой стоял на мине, она будто сама на ней находилась. Необязательно взрывать города и запускать метеориты, чтобы получить нерв.

На START в мае вышли сразу два проекта, над которыми работали и вы, и ваша супруга Анастасия Тодореску. Я читала в вашем интервью о том, как вы плотно работаете и никогда не отдыхаете…

Когда я работаю, мечтаю об отдыхе, когда расслабляюсь, начинаю грезить о работе. Пока у меня есть проект, я стараюсь максимально быть в нем. У меня всего один выходной в неделю.

В остальные дни я встаю в шесть утра, гуляю пешком, читаю литературу, не связанную с кино. Это обязательно, чтобы мысли отвлеклись на что-то еще. Для меня дороже всего правильно использовать время. В профессии у меня цель — быть вторым, потому что первых у нас много. (Смеется.)

Во время съемок «Игры на выживание» в Абхазии вы лежали под капельницами. Когда снимали второй сезон в Узбекистане, заболели ковидом и оказались при смерти. Как этот опыт изменил вашу жизнь? Вы верите, что проекты мистическим образом влияют на судьбу их создателей? Ведь вам, по сути, самому пришлось выживать.

Если так смотреть, «Игра на выживание» была про меня, да. Сейчас я снимаю для START «Крутую перемену» — надеюсь, будут крутые перемены! «Игра» — тяжелая вещь на ментальном уровне. Теперь смешно вспоминать, но тогда реально казалось, что я могу кино не доснять. Не хочется верить в плохое, вернулись живыми-здоровыми — уже хорошо.

Но у меня появилась дисциплина, я стараюсь ходить минимум 15–20 тысяч шагов в день, поскольку не хватает времени на спорт. Еще я перестал брать проекты, не ведущие к значимой цели. Очень хочется делать фильмы, которые останутся больше чем на один просмотр. Теперь я намерен реализовывать исключительно свои истории и очень редко буду отвлекаться на чужие предложения — только если они окажутся очень близки мне по духу.

Вы бывали на Афоне, но в ваших работах — и в «Пассажирах», и в «Прямом эфире», и в «Кошке» — считываются высказывания скорее о карме. Какие религиозные концепции вам ближе?

Я глубоко верующий человек, и кто-то из знакомых артистов сказал, что по моим фильмам это видно. Я верю в Бога и считаю, что если можно назвать меня талантливым человеком, то это потому, что где-то наверху так решили. Моя задача не потерять этот дар. А карма для меня — то, как мы используем наш жизненный опыт, а не «всё уже предначертано, и ничего другого не будет». Главное — слушать сердце.