«Это как хвост от кометы, который все еще тянется»: Лев Зулькарнаев о рубеже эпох в кино, отношениях с Богом, актерстве и поэзии

Они различаются так же, как различаются режиссеры. Михайлов, Крыжовников, Тарамаев и Львова — очень хорошие постановщики, каждый со своим индивидуальным языком. Поэтому это три разных ракурса, и персонажи у них совершенно разные.

В «Слове пацана» я играл одного из банды. В «Детях перемен» — одинокого поэта-алкаша, которого не любила мать. В «Путешествии» — Алика, реального человека, друга Ромы, который примыкает к группировке. Там и разборки, и перестрелки — но и внутренняя уязвимость.

Я живу в ее шлейфе. Это как хвост от кометы, который все еще тянется. Несмотря на боль и разруху, в 90-х была невероятная энергия. Все крутилось в едином вихре, на одном перекрестке — академики, бандиты, инфляция, философия, пустота. Энергия была живая, настоящая. И я по ней ностальгирую — по времени, в котором сам не жил.

Это нормальная человеческая практика — рефлексировать по поводу того времени, которое прошло, разбираться в нем. Мы просто прикрыли ядерные отходы листвой, но их надо вскапывать — оттуда видите, сколько всего сочится.

Нет, в этот раз — ничего. Это был единственный случай, когда я старался не мешать персонажу. Я его не придумывал, а пытался сделать все, чтобы он произошел. У Ромы всегда есть элемент какого-то колдовства на площадке. Ты можешь не знать сценария, что будешь делать, — просто отдаешься происходящему и приходящему, не мешаешь ему случиться. Мы говорили о квантовой физике, о том, как работали на сознании запрещенные вещества, которые в то время употребляли, о художниках — это были точки входа в образ.

Сейчас я понимаю, что в этом нет какого-то мессианства, как мы привыкли рассуждать. Это исключительно игра. Я на том этапе, когда пытаюсь максимально высвободить ее из себя. Игра — как продолжающийся поток, такой ребячий. Само бытие как будто возникло из игры.

Как делаешь в детстве, когда строишь себе из подушек корабль и представляешь, что высадился на диван, словно на неизведанный остров. Стараюсь удалять все, что игре мешает. Это очень личное, но я чувствую ее как поток, как танец. Танец атомов — из которого, может быть, и возникла Вселенная. Звучит абстрактно, но тем не менее так я для себя это внутренне понимаю.

Раньше бы ответил. Сейчас — не знаю. Иногда персонаж — это полностью ты. Иногда — совсем не ты. Иногда ты что-то достаешь из себя. Иногда — получаешь взамен то, чего раньше в тебе не было. Это сложная материя, которую за полтора часа не объяснить. Всегда какие-то новые отношения.

Я ее принял. Как и свою недисциплинированность. Свыкся. Перестал рефлексировать. Просто развожу руками и говорю: вот я такой, извините. И пока хоть кто-то принимает меня таким — я остаюсь собой. А когда не останется никого — может, подумаю, что делаю не так.

Сложнее. Это всегда синусоиды. Диалог с Богом — длинный, иногда его перестаешь вести. Сейчас снова пытаюсь. Читаю востоковеда Алана Уотса, который сопоставлял открытия квантовой физики и философию. Пытаюсь это как-то вскрыть для себя, понять. И раз я этого не знаю, то не знаю и как жить. Что такое бытие? Что такое жизнь? Бог? Я совершенно не понимаю. Думаю, что зашел в какой-то смысловой тупик.

Да. У него заряженное пространство. Там происходят вещи — совпадения, волшебство. Поэтому, конечно, ты понимаешь, что мир не равен сам себе, тому, что мы видим. Что-то еще через него просвечивает, другое, прекрасное.

Потому что ничего другого не выучил. Просто я ленивый человек. Знал Бродского наизусть, потому что он мне нравился.

Левитанский, конечно, Аронзон и Дмитрий Воденников — он, к счастью, жив. Это вообще мой учитель. Он научил меня писать стихи и до сих пор учит. Я всегда отправляю ему все новое, и он дает мне обратную связь. Так что это мой настоящий поэтический наставник. Я счастлив, что встретил такого человека. И он мой любимый поэт без оговорок.

— Да, мне сейчас ближе документальное. Вот читаю Демидова — про творческий процесс на сцене. Он был современником Станиславского и, по мне, интереснее его. Это серьезный труд. А из художки… У меня закладка лежит в «Машеньке» Набокова. Простите, но это вынос души.

— А в сериалах, как тебе кажется, есть некая документальность? По форме они часто ближе к реальности.

Конечно. Особенно если речь идет о сильных авторах. Художники, которые действительно рефлексируют, считывают реальность и передают ее, — даже снимая про 90-е, все равно говорят о настоящем. Это разговор об ощущении времени, об устройстве мира.

Все, что касается актерской профессии. Например, советую посмотреть и прочитать «Апокалипсис кинематографиста» — книгу и фильм, которые сделала жена Фрэнсиса Форда Копполы, про то, как он снимал «Апокалипсис сегодня». Потрясающий материал. Или, например, документалка про Марлона Брандо — она, кажется, получала приз на «Сандэнсе». Очень сильная работа.

«Бёрдмэн» (фильм режиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту о внутренней борьбе актера, застрявшего между славой из прошлого и попыткой обрести творческое и личное освобождение. — Прим. ред.), без вопросов. Потому что я, честно говоря, ни в чем не чувствую себя таким цельным и по-настоящему живым, как в игре. В кадре, на сцене — это мое. Все остальное — вокруг.

— Получается, и документальное, и художественное ты смотришь сквозь призму актерства?

Именно. Это мои координаты. Поэтому все, что связано с актерами, с профессией, с тем, как она устроена изнутри, — все попадает. Хотя есть один фильм, который не про актеров, но он во мне живет, — «Однажды в Америке» Серджо Леоне. На мой вкус — даже мощнее, чем «Крестный отец». Хотя «Крестный отец» — великое кино, тут спору нет. Но «Однажды в Америке»… короче, глубже.

Хочу. Много идей — написать сценарий, снять короткий, потом полный метр. У меня есть для этого прекрасные друзья, один из них Иван Семенов — актер, мы хотим попробовать вместе. Но времени пока мало.

Думаю, не получилось, потому что я пока не готов, но чувствую внутри эту потенцию. Мне кажется, я себя не обманываю. Просто вот тут говорю, что время еще не пришло. Даже спектакль для диплома не могу поставить — так что по документам я до сих пор режиссер.

В каком-нибудь ангаре. В далеком ангаре, ближайшем от последнего репертуарного государственного театра.

Мама была журналистом. И вообще, я люблю говорить. Мне интересны люди. Я просто решил записывать те разговоры, которые и так веду в жизни. А когда появились знакомые, которые интересны не только мне, — стало понятно, что это может быть проектом. Сейчас флагманское направление — видеоформат. Первый сезон мы уже отсняли, так что ждите новостей.

Да.

Семья. Хороший ответ, да?

Я просто устал быть одиноким. Хочу жить с любимым человеком. Думаю, что живу в большой любви — к миру, к самой жизни, но хочется и любви к человеку. Всепоглощающей, всепрощающей. Нужно в этом направлении себя попробовать.